Информационно-аналитический портал «NewsBalt» побеседовал с ветераном Великой Отечественной войны из Латвии, военным фельдшером Николаем Ивановичем Рыбаковым. Девяностолетний ветеран, прошедший войну с июля 41-го по май 45-го, делится воспоминаниями о пережитом в те огненные годы.
— Николай Иванович, расскажите, как началась для вас война?
— Я родился в 1923 году, в республике Мари-Эл. На фронт призвали 24 июля 1941 года — через месяц после окончания среднеспециальной медицинской школы, где меня выучили на фельдшера. И вот, когда учёба осталась за спиной, я, наивный мальчишка, оказался в рядах действующей армии. Военная служба началась для меня в Костроме, где находился сборный пункт. Меня сначала было зачислили в механизированный разведывательный батальон фельдшером, а потом перевели в 24 военно-полевую строительную бригаду. Эта часть, в связи с её специализацией, оказалась укомплектована, в основном, солдатами пожилого возраста, «запасниками» – молодых направляли в боевые подразделения. Командиром батальона, в который я попал, был Стрежнев Александр Николаевич, очень толковый и умный человек, а комиссаром – опытный старший политрук Смирнов, воевавший ещё в будёновской армии в Гражданскую. Но особенно мне запомнился толковый интендант Иван Иванович Гордеев, человек поживший, семейный, служивший ещё в царское время унтер-офицером. И именно от него я, неопытный восемнадцатилетний юнец, получил массу неоценимых наставлений. Благодаря ему, я сразу обзавёлся достаточным количеством перевязочного материала и лекарств первой необходимости. Вооружённый своей всегдашней санитарной сумкой, я был готов к началу работы. Поле деятельности открывалось необозримое – я приходился единственным медиком на тысячу человек.
— Какие бои первого года войны особенно вам запомнились?
— Особенно в памяти осталось сражение за Москву. Наша 37-я сапёрная бригада участвовала в нём в составе 43-й армии. К тому времени на знаменитой в русской истории реке Угра, на участке под Калугой, сложилось тяжёлое положение — и нас направили туда. Там мы сразу же приступили к созданию противотанковых укреплений. Работу эту до конца довести не удалось, враг надвигался очень быстро, и ночью нам пришлось отступить просёлочными дорогами. Немцы же двигались по шоссе, высаживали десанты, оттесняя нас в лес. Отступление продолжалось до Серпухова, потом нас направили на участок между Малоярославцем и Подольском, у деревни Малаховка. Обосновавшись в лесочке, начали строить противопехотные огневые точки. Трудились недаром – вскоре немцы начали наступать на этом участке. Но и советская пехота сопротивлялась отчаянно. Целый месяц деревушка эта переходила из рук в руки. Потом наступило время и нашего контрнаступления – помню, мы двигались вслед за сибиряками, чья дивизия нанесла сокрушительный удар по врагу. Малоярославец был взят 2 января 1942 года, силами одного батальона рано утром, когда немцы ещё спали. Именно тут я впервые увидел вражеских пленных… Потом и вовсе отогнали гитлеровцев за Калугу. По итогам сражений под Москвой я получил первую свою награду – медаль «За боевые заслуги» за номером 62626. Скромная эта медаль показалась мне воистину царским воздаянием!
— Что именно входило в вашу задачу на поле боя?
— На передовой я пробыл, по моим расчётам, три года и два месяца. Что это значит, можно понять, узнав, каким образом мне приходилось действовать в боевых условиях. На таких, как я, задача возлагалась ответственейшая. Ни один наш раненый не должен был остаться на поле боя! Само собой, работать часто приходилось, в буквальном смысле, на волосок от смерти, эвакуируя пострадавших бойцов в безопасное место. В ходе боев под Малоярославцем, раненых мы отвозили в Подольск – причём, из-за немецких пикировщиков делать это приходилось лишь ночью. Впрочем, люди тогда готовы были подолгу находиться в опаснейших условиях, с готовностью подвергали себя всевозможным угрозам – настолько велик оказался накал патриотизма, стремление любой ценой спасти Родину от захватчиков! Этим чувством были проникнуты все, от высших командиров до рядовых.
— Как сложилась ваша боевая судьба после того, как врага отбросили от Москвы?
— Мы получили хорошее материальное обеспечение и людское пополнение – около 200 человек. Не замедлили и с переброской на новый театр военных действий – в ту пору Волховский фронт как раз готовился к наступлению. Когда нас перевели туда, «старожилы» удивлялись нашим ещё довоенным знакам отличия на форме, «кубикам» и «шпалам»: дескать, что за войска? Условия, в которых мы оказались, были очень тяжёлыми. 73-я морская бригада наступала под Синявино (в Кировском районе Ленинградской области), а там вокруг леса и болота. Враги создали на том участке эшелонированную оборону, и советские войска несли большие потери. Нам приходилось минировать подступы к нашим позициям, и то была крайне опасная работёнка. Мне неоднократно приходилось проползать через эти минные поля, эвакуируя раненых. Правда, в тот момент я уже не был единственным медиком, мне прислали напарника. Мы ходили на передовую, чередуясь по неделям – сначала я, потом мой коллега Алексей Иванович. Помню, в первый же свой выход на «поляну смерти», как мы её называли, он сам получил ранение – однако, остался в части. Но пока он поправлялся, подменять его, естественно, приходилось мне.
— То есть, вам приходилось постоянно подвергаться опасности…
— Помню, был такой эпизод. Один наш солдат получил ранение в ногу и руку и остался на нейтральной полосе ночью. Я добрался до него и начал оказывать первую помощь. Нужно было разрезать фуфайку и штаны, чтобы добраться до ран, перевязать их, наложить шину. Немцы всё время освещали этот участок, а потом пошёл мокрый снег. К тому времени советские солдаты закончили минирование и удалились, оставив меня наедине с раненым. Слышу чьи-то голоса – причем, говорят, вроде, не по-русски. Это были немецкие разведчики, кравшиеся вдоль линии фронта. К большому счастью, они нас не заметили. Я с большим трудом дотащил пострадавшего, а потом пошёл в бункер, служивший командным пунктом. Только я туда вошёл, как в блиндаж угодил вражеский снаряд, который, однако, не взорвался. Обыденное тогда происшествие…
Весной водоёмы оттаяли, разлилось, и воевать стало ещё труднее. Даже один неверный шаг в сторону от деревянных настилов был чреват холодной ванной, а то и гибелью. К тому же, враг широко использовал «кукушек» — финских снайперов, прятавшихся на деревьях. Они особенно старались отстреливать наш командный состав, определяя его представителей по фуражкам и погонам. Помню, на моих глазах снайпер застрелил взводного – я подбежал к нему сразу, но помочь уже ничем не смог…
— Где вы служили после Волховского фронта?
— Когда удалось отогнать немцев под Ленинградом, нас снова отправили на старое место дислокации, под Москвой. Здесь я получил новую медаль «За отвагу». Указанием Ставки ГКО нашу часть 5 августа 1943 года переформировали в 1-ю гвардейскую штурмовую инженерно-саперную бригаду – занимался этим подполковник Беленький. Шёл 43-й год, в воздухе пахло близким наступлением – и в ожидании его мы занимались боевой подготовкой. Вновь прислали пополнения и новую технику: в частности, американские автомобили «студебеккеры», а также амфибии. Наши саперы получили современнейшее по тем временам оснащение, бронежилеты. 2 декабря наша бригада убыла в 1-й Прибалтийский фронт и, сосредоточившись в районе Великих Лук, вошла в подчинение 4-й Ударной армии на Витебском направлении. С февраля 44-го мы вели боевые действия в составе 6-й Гвардейской армии на Себежском направлении. Саперы-штурмовики, помимо выполнения инженерных задач, участвовали в боях вместе с пехотой, а иногда и впереди пехоты, прикрывая оголенные участки обороны. 12 апреля нас вывели из подчинения I Прибалтийского фронта и временно отозвали в Московскую область для очередного переукомплектования. Тремя неделями позже случилось радостное событие – батальонам вручили гвардейские знамена.
— И на какой фронт после этого перевели вашу бригаду?
— На II Белорусский. Именно по итогам боев за Белоруссию бригада получила орден Красного Знамени и наименование Могилёвской. И было за что! На реке Проне, находившейся в окрестностях Могилёва, задержались мы на целый месяц, строили широкий мост для советских войск. Работы велись только ночью под непрерывным обстрелом противника, мы несли большие потери. В ходе последовавшего затем наступления и преследования противника мы форсировали с ходу реки Проня, Бася, Реста, Днепр, Друть, участвовали в освобождении Могилева, Минска и Гродно, трижды переправлялись через коварный Неман. После преодоления полосы прилегающих к нему болот, мы оказались сначала в Польше, а затем и Восточной Пруссии. Но и в новых условиях служба оставалась опасной и трудной.
Вот, например, один из эпизодов тех дней – подвиг гвардии сержанта, командира 1-го отделения 1-й роты 4-го батальона Владимира Михайловича Счастнова. Когда он с бойцами проделывал проходы в минном поле, получил ранения в голову и ногу. Счастнов продолжил выполнять задание, и был ранен осколком снаряда во вторую ногу. По окончании разминирования Счастнов приказал бойцам эвакуировать других раненых, а сам, убедившись в выполнении задания, отполз в траншею, где и скончался (позже, он получил Героя Советского Союза посмертно).
Помню, батальоны понесли серьёзные потери при строительстве гати на реке Бжозувка, где полегло немало наших рядовых, сержантов и офицеров. Вообще, до самого последнего дня боевых действий продолжали гибнуть прекрасные, замечательные люди. Уже под конец войны я потерял друга Владимира Кузьмина – прошёл плечо к плечу с ним длинный путь с первых месяцев войны и вплоть до ноября 1944 года, когда он сложил голову… Погиб и мой коллега, санинструктор Валентин Козлов – снаряд попал в домик, где он оказывал помощь раненым. Сам я тоже получил тогда ранение в руку – сразу в двух местах. К счастью, до перелома не дошло, но пострадавшую конечность закатали в гипс. В таком виде я, естественно, уже не мог заниматься своими прямыми обязанностями.
Николай Рыбаков (слева) с сослуживцем в конце войны.
— Где лечились?
— Пришлось мне самому отправиться в госпиталь в Белостоке. Подлечили меня, и когда я стал поправляться, то начал гадать, в какую часть меня теперь перекинут. Поэтому, большой удачей стала встреча со своим старым сослуживцем старшим лейтенантом Раевским, заместителем начальника строевой части бригады. Именно такой, кажется, была его фамилия. Вспоминаю, с какой радостью я услышал в госпитале знакомый голос Раевского. Он, вообще-то, на «гражданке» был артистом, работал в театре Вахтангова. Помню, Раевский очень следил за своей внешностью, два раза в день брился. Оказывается, тогда он приехал, чтобы набирать пополнение для бригады. «Ты ли это?» «О, Рыбаков! Как себя чувствуешь?» «Нормально!» «А хочешь к нам в часть обратно?» «Конечно, хочу!» «Тогда я сейчас схожу к начальнику госпиталя и этот вопрос улажу. Жди!» Вопрос оформили очень быстро, и в ту же ночь он повёз меня в бригаду. Сказал: «Станешь долечиваться у нас в медсанбате». Через месяц я уже был совершенно здоров. Со своим батальоном я ещё успел повоевать в Восточной Пруссии, мы освобождали от нацистов Данциг. В этом городе мы блокировали здания и уничтожали в них вражеских пулемётчиков и фауст-патронщиков, разрушали баррикады и завалы, сильными зарядами проделывали проходы в торцах домов смежных зданий и улиц, выходили в тыл нацистам, открывая путь пехоте, танкам и артиллерии. После того, как Данциг был очищен, нас перебросили на Одер.
— Чем вам запомнилась одерская операция?
— Река очень сильно разлилась; встал вопрос о том, как её преодолеть, ведь пролегавшие здесь мосты и переправы были взорваны. Южнее Штеттина в апреле 45-го мы в течение месяца готовили эстакады для наших войск, прежде чем они перешли в последнее наступление в Померании. Ситуация осложнялась тем, что «наш» берег Одера был довольно пологий, а «их» — весьма возвышенный. Оборона немцев оказалась плотно насыщена артиллерией, миномётами, стрелковым оружием, активно действовала их авиация. Однако, мы установили ширину реки, глубину и скорость течения, стали готовить переправочные средства. Нам удалось под огнём врага навести понтонные переправы, оборудовать удобные выезды на вражескую сторону. Сначала прогремела двухчасовая артподготовка, потом немецкий передний край «обработали» самолёты, затем наши пехотинцы и танкисты вступили в бой. Как нацисты не распинались насчёт того, что здесь, дескать, «наш последний рубеж», мы их смяли и опрокинули. После этого немцы стали массово выставлять белые флаги и сдаваться в плен. Затем мы выступили на Росток, у которого соединились с англичанами. Стало ясно, что до окончания войны уже рукою подать – и она, действительно, не замедлила завершиться. В ознаменование этого радостного события 22 мая в районе города Пренцлау состоялся парад частей бригады и вручение правительственных наград. К моменту окончания боевых действий я находился в звании старшего лейтенанта медицинской службы.
— Как сложилась ваша послевоенная жизнь?
— После войны нас направили в Каунас, где нашу бригаду реорганизовали, создав на её основе полк. Меня перевели в резерв, и я стал думать о том, как приспособиться к новой, непривычной уже мирной жизни. Решил и учиться, и работать одновременно, благо наличие фельдшерской специальности давало твердую надежду на трудоустройство. Однако меня откомандировали в распоряжение МВД Латвийской ССР и я попал на работу в лагерь военнопленных. Во многом, это повлияло на то, что я и решил остаться именно в Латвии. Жил сначала в Риге, потом в Резекне, где окончил вечернюю среднюю школу, там же познакомился с будущей супругой. Переехали в Даугавпилс, где я живу и по сей день. Учился заочно во Всесоюзном юридическом институте, впрочем, потом наш факультет передали Латвийскому государственному университету. Позже работал юристом в системе МВД, следователем, в то время как жена трудилась учительницей в школе. Затем я перешел юрисконсультом в местный райисполком, где числился до самой пенсии. У меня двое детей – сын живёт в Даугавпилсе, дочь в Нижневартовске.
— Довольны ли вы тем, как Россия заботится о ветеранах?
— С одной стороны, конечно, грех жаловаться. Нам выплачивают пенсии, приглашают на разные мероприятия, выказывают всяческую заботу. Но… Иногда случаются – надеюсь, всего лишь по чьему-то разгильдяйству! – вещи, которые серьёзно обижают и ранят. Совсем недавно со мной произошла одна крайне неприятная история. Мне, как ветерану, полагалось пройти курс лечения в одном из госпиталей в Петербурге. Сами понимаете, возраст преклонный, здоровье уже никакое. Я болею сахарным диабетом, перенёс инсульт… В общем, поехал я, а мне там сделали от ворот поворот. Не приняли по ошибке какого-то из работников. Он просмотрел мои документы и говорит: «У вас нет полиса». Что за полис такой, зачем он вообще нужен — я, в итоге, просто не понял. Я же участвовал в войне почти от первого и до последнего её дня, оборонял Ленинград. Это их не убедило…
Три раза я ездил лечиться в этот госпиталь, был очень доволен, а в четвертый не приняли. В результате, пришлось мне возвращаться несолоно хлебавши, не пройдя обещанного курса лечения. Через несколько дней к нам в ветеранскую организацию позвонили из этого госпиталя и сказали, что случилась, дескать, ошибка – а виновного в ней человека уже наказали. Однако обратно я туда уже не поехал – тяжеловато это в моём возрасте…