Поп-культура фальсифицирует и упрощает правду о Варшавском восстании, 70-летие которого на минувшей неделе отметила Польша. Такое мнение высказал польский писатель и публицист Томаш Лубеньски. Информационно-аналитический портал «НьюсБалт» перевёл интервью Лубеньского, опубликованного в польской версии «Ньюсуик».
— Вы считаетесь известным критиком мифа, сложившегося о Варшавском восстании и самого факта этого события. Следует понимать, что вы не изменили своего мнения?
— Авторитет в этой области Ян Новак-Езёрански утверждал, что в момент начала Варшавского восстания не существовало верного выбора. У меня складывается впечатление, что сейчас люди все более отдают себе отчёт в том, что это, прежде всего, была трагедия. Уходит в тень героическая, боевая легенда Варшавского восстания. Всё более распространённым становится образ восстания с перспективы гражданского населения, их отношения к повстанцам, его длительности и поражения. Появились и такие критики восстания, которые утверждают, что уже в году следовало договориться с Германией.
— Вы имеете в виду идеи, высказанные в книге «Безумие 44»?
— Это абсурдные и недопустимые идеи. Издеваться над тем, что поляки радовались немецким поражениям, является с моей точки зрения нарушением некоего обоснованного табу.
— Вы считаете, что это проявление антиисторического мышления?
— Чрезвычайно антиисторического. Советский Союз был союзником наших союзников. Очевидно, что Варшавское восстание в политическом смысле было и антисталинским. Однако на самом деле не существовало верного выбора, в 1944 году Польша не представляла серьёзной военной силы. Однако нельзя утверждать, что восстание вспыхнуло как бы по желанию Сталина. Тем не менее, я настаиваю, что когда кадровые офицеры бросали почти безоружную молодёжь на выполнение невыполнимых заданий, это было скандалом, граничащим с преступлением. Или использование на поле боя детей, которые были хорошими солдатами, поскольку не обладали воображением. А как ещё должны были безоружные штурмовать пулемётные гнезда? А после войны предводители восстания не испытывали угрызений совести. Исключением был, вероятно, лишь Тадеуш Бур-Коморовски (командующий Армией крайова (АК) во время восстания. – «НьюсБалт»), попросивший прощения за страдания, которые повстанцы принесли мирным жителям Варшавы. Возможно, стоило попросту капитулировать гораздо раньше.
— Что же стоило сделать с военной стороны вопроса? Начать восстание, но в иной момент времени, на месяц позже? Или вообще не начинать? Ждать, пока Красная армия освободит Варшаву? Вы задумывались над этим?
— Без сомнения, восстание началось в наиболее неподходящий момент, когда немцы уже оправились от поражения на фронте, а с советской стороной не было согласованных действий. Кроме того я полагаю что немцы могли подавить восстание еще раньше. Возможно, для них это было неважно, так как восстание стало проблемой для антигитлеровской коалиции? Советское наступление остановилось, а если бы не восстание, советы пошли бы дальше.
— Они намеренно остановили наступление, чтобы не вмешиваться в восстание?
— Без сомнения.
— Чтобы повстанцы понесли как можно больше потерь?
— Гитлер хотел уничтожить Польшу, а Сталин – сделать своим вассалом, чего он, кстати, и добился. Восстание в каком-то смысле реализовало немецкую цель, поскольку поляки массово гибли, а Варшава было разрушена. Но также и советскую цель, так как была уничтожена значительная часть польского вооруженного подполья, которое могло оказаться для Сталина проблемой. С военной точки зрения какая-то акция могла иметь смысл в тот момент, когда русские начали бы битву за Варшаву. Но первого августа 1944 года они были «за один мост далековато» и могли спокойно умыть руки.
— Вы хотите сказать, что те репрессии, которые пережили солдаты АК после войны, было труднее реализовать, если бы не восстание? Ведь тогда солдат АК было бы больше, всех бы не убили, и тогда элита подполья была бы более многочисленной, чем это оказалось на самом деле?
— Да. Возьмем, к примеру, Камиля Бачинского (польский поэт, погибший в первые дни восстания. – «НьюсБалт»). Говорят, что после войны его по недоразумению разыскивала Служба безопасности, но если бы он оказался жив, то новые власти, скорее всего, попытались бы его обласкать, а не репрессировать.
— Как же возникло решение о начале восстания?
— Вероятно, была в какой-то степени борьба за власть в будущей Польше. За решение о начале восстания была элита сторонников Пилсудского, которые хотели взять реванш за сентябрь 1939 года, когда режим санации себя скомпрометировал.
— Если бы был жив Владислав Сикорски, восстание могло бы не состояться?
— Если кто и мог не допустить восстания, то скорее Стефан Грот-Ровецки (главный комендант АК, был взят в плен в 1943 году и расстрелян в начале восстания. – «НьюсБалт») . Или нужен был кто-то наподобие Пилсудского, каким он был в 1918 году.
— Есть такое мнение, что если бы на восстание, то русские быстрее дошли бы до Берлина, заняли всю Германию, а тогда вся Польша стала бы, возможно, очередной советской республикой.
— Это альтернативная история, то есть, та, которую невозможно проверить. Тем не менее, была коалиция, Сталин хотел открытия второго фронта на западе. Но я считаю, что если бы не восстание, война могла бы продлиться меньше, а гитлеровская машина смерти действовала бы не так долго. Печи в Освенциме тоже дымили бы меньше. Кроме того восстание стало концом подпольного государства, которому возможно удалось бы исправить довоенные ошибки. Но оно утонуло в крови. Кроме того число немцев, погибших во время восстания, годами преувеличиваюсь. Их было значительно меньше, чем погибших повстанцев.
— Но ведь миф восстания служил важным моральным связующим элементом для народа, особенно во времена ПНР. Была возможность противопоставить другую версию нашего прошлого, отличную от того, что говорили коммунисты, твердившие, что с Гитлером воевали главным образом солдаты дивизии им. Костюшко в составе Красной армии, а до этого Гвардия людова и Армия людова, тогда как АК стояла, опустив оружие. Благодаря восстанию на кладбище в Повонзках могли ежегодно 1 августа проходить патриотические манифестации.
— Так было главным образом в Варшаве. Кроме того во времена ПНР отношение к восстанию тоже менялось. Во времена Сталина восстания как бы просто не было, но со временем, когда режим стал ослабевать, правда о нем становилась все более реальной.
— Ну да, в 80-х годах уже напрямую апеллировали к традиции Варшавского восстания, а памятник восстанию открывал в 1989 году генерал Ярузельский …
— Да, хотя это был уже переломный момент.
— Были ли в ПНР какие-либо позитивные моменты мифа о восстании?
— Память и дискуссия о восстании не прекращались. «Солидарность» тоже была своего рода восстанием, она требовала отваги и одновременно сильного убеждения, что нельзя допустить кровопролития.
— Нежелание «Солидарности» применить силу было результатом памяти о восстании?
— Да, это был урок о том, что нельзя рассчитывать на других, но прежде всего на себя. В то время многие участники восстания были ещё полны сил.
— А как вы оцениваете судьбы нынешнего мифа о Варшавском восстании? Его присвоения некоторыми политическими силами? Для избирателей «Права и справедливости» этот миф является одним из политических связующих элементов, поскольку Лех Качиньски был создателем Музея Варшавского восстания. Причём до такой степени, что когда представители «Платформы» появляются на ежегодных торжествах, их могут и освистать. Это злоупотребление мифом?
— К сожалению. В восстании принимали участие люди различных взглядов. Создание Музея – великая заслуга Леха Качиньского. Но права на патриотические чувства это ужасно. С другой стороны если бы восстание не имело политического значения, то оно не вызывало бы такой политической дискуссии.
— Политическая дискуссия это хорошо?
— Хорошо, ведь такая дискуссия позволяет приблизить правду. Конечно, есть и идеи-недоразумения. Например, группы реконструкторов, изображающие бои времён восстания. Это инфанизация памяти. Люди воображают себе, что так всё выглядело на самом деле.
— Возможно, к этому следует относиться как к форме образования?
— Реконструкции часто приближаются к опасным границам. Были, к примеру, идеи показать публичную экзекуцию … следует помнить, что за некоторыми такими представлениями стоят лоббисты, которые попросту хотят на восстании заработать. В то время как память о восстании требует больше тишины и сосредоточения. Хотя не всё, что делается в поп-культуре, достойно критики. Я считаю, что, например, фильм «Камни на шанец», повествующий об акции под Арсеналом, несмотря на атаки критиков, очень достойный. Зато цветной псевдодокументальный фильм «Варшавское восстание» мне не понравился. Эти традиции следует уважать, а если из восстания делать игру и праздник, то это искажает память о нём. Включение поп-культуры в пропаганду мифа о восстании привело к вульгаризации проблемы и возникновению идеи, что восстание было «классным».
— Откуда такая живучесть этого мифа в поп-культуре? Почему его используют музыканты, существует настоящий промысел, связанный с восстанием. Кстати говоря, Музей Варшавского восстания тоже иногда переходит на язык поп-культуры.
— У меня есть такая идея о торжествах по случаю годовщины восстания. В 17.00 (время сигнала к началу восстания) остановиться на улице, потом пойти в Музей, чтобы вспомнить, как там все интерактивно выглядит, а в конце пойти на кладбище, чтобы увидеть, чем все закончилось.
— Возможно это проблема современного языка, который часто искажает содержание, но иначе современного поколение его может не понять. Это касается, в том числе и Музея восстания.
— Я родился достаточно давно и пользуюсь иным языком. Возможно, в Музее всё чересчур светится и движется, все слишком привлекательно. Но у них есть и другие идеи, например, экспозиция о сладкой немецкой жизни в оккупированной Варшаве. Это производит впечатление. Вообще говоря, есть историческая политика и историческая правда. Правда должна господствовать над политикой.
— А политика эту правду деформирует?
— Таково положение вещей. Историческая политика занимается политикой, а не показывает правду.
Справка «НьюсБалт». Томаш Лубеньски (Tomasz Łubieński), польский прозаик, драматург, переводчик, член польского Пен-клуба, главный редактор ежемесячника «Новые книги».