Помнится, пару лет назад украинские националисты гневно требовали переименования всех культурных объектов, названных в честь Виссариона Белинского. Их не смутило, что по своим взглядам Белинский был западником, но возмутило, что он, как известный литературный критик, посмел поставить под сомнение художественную ценность произведений украинских авторов.
«Что же касается до малороссиян, — писал Белинский в «Статьях о народной поэзии», — то смешно и думать, чтоб из их, впрочем, прекрасной, народной поэзии могло теперь что-нибудь развиться: из неё не только ничего не может развиться, но и сама она остановилась ещё со времен Петра Великого; двинуть её возможно только тогда, когда лучшая, благороднейшая часть её малороссийского населения оставит французскую кадриль и снова примется плясать тропака и гопака, фрак и сюртук переменит на жупан и свитку, выбреет голову, отпустит оселедец, — словом, из состояния цивилизации, образованности и человечности (приобретением которых Малороссия обязана соединению с Россией) снова обратится к прежнему варварству и невежеству… Племя может иметь только народные песни, но не может иметь поэтов, а тем менее великих поэтов: великие поэты являются только у великих наций. А малороссийское наречие одно и то же для всех сословий — крестьянское. Поэтому наши малороссийские литераторы и поэты пишут повести всегда из простого быта и знакомят нас только с Марусями, Одарками, Прокипами, Кандзюбами, Стецьками и тому подобными лицами… Жалко видеть, когда и маленькое дарование попусту тратит свои силы… Хороша литература, которая только и дышит, что простоватостию крестьянского языка и дубоватостию крестьянского ума!».
Не один только Белинский злит украинских националистов. Требовали ещё запретить показ популярной советской кинокомедии «Свадьба в Малиновке». Слишком уж явны параллели между паном атаманом Грицианом Таврическим, который строил свою «самостийную державу», и современными украинскими Грицианами.
В архивной пыли Львовской библиотеки им. Стефаника покоятся «Своежитьевые записки» Богдана Дедицкого (1827-1909) – известного галицко-русского писателя и поэта. Шансов быть извлеченными из этой пыли у этого произведения нет. Потому что на стр. 21 во 2-й его части автор описывает спор двух галицких (!) священников – о. Юстина Желеховского и о. Фомы Полянского о напечатанной фонетикой «Энеиде» Ивана Котляревского.
Желеховский назвал её какографией (умышленное ошибочное написание слов), а Полянский воскликнул: «К бесу с такой какографией! Мали бы и мы так без правил по-русски писати, то лучше пишем хоть правильно – целиком по-польски!».
Как известно, Котляревский рассматривал малороссийское наречие как региональное дополнение к общерусскому литературному языку, и больше использовал его в юмористических целях. Это вызывало бурю негодования у украинских национал-литераторов, которые призывали отречься от «котляревщины».
Но сначала многие украинские обособленцы от культуры, не разглядев тонких мотивов автора «Энеиды», преподносили «Энеиду» как достойный литературный памятник. У сторонников высокой грамотности, каковыми и были отцы Полянский и Желеховский, такой подход вызывал лишь недоумение. Они предпочитали лучше писать по-польски, но грамотно, чем на «энеидовский» манер, т.е. безграмотно.
Беда украинской литературы в том, что они поросла мхом провинциальности, так и не сумев достичь мировых высот. Памятники Тараса Шевченко открываются за рубежом из политических, а не литературно-эстетических соображений. Нет ни одного произведения украинского классика, которое бы восхищало людей всех континентов. Аудитория украинских авторов – предельно местечковая, огороженная рамками сельского менталитета. Белинский был прав, но его не хотели слушать.
Этот путь украинская литература выбрала сама, предъявив претензии на особость и элитарную отдельность от общерусской литературы. Раньше она была колоритным дополнением русской литературы, теперь – не отвечающая требованиям высокого слога региональная литература, натужно пытающаяся литературный регионализм выдать за масштабное культурное явление.
По такому пути могла бы пойти и русская, и польская, и немецкая литература. Диалектизмов и регионализмов в них не меньше, но эти литературы преодолели болезнь провинциализма, сумели соединить воедино все яркие диалектные особенности и языковые краски в один сильный завораживающий воображение художественный поток, что и сделало их великими.
Немецкая литература не распалась на баварскую, вестфальскую или саксонскую. Она осталась немецкой, общей для всех немцев. Польская литература тоже не рассыпалась на литературу мазурскую, «гуральскую» («гурали» — польские горцы в Карпатах со своим диалектом и особым менталитетом) и т.д. Она осталась общепольской.
В уральских сказках Павла Бажова мы сталкиваемся с местной уральской языковой спецификой. Вот несколько примеров:
«А обе в горе робили» (работали), «всяко голились над человеком» (издевались), «изробился…, здоровьем хезнул» (тяжело работал, здоровье подорвал), «порядиться для прилику» (торговаться для приличия), «патрет» (портрет).
В «Чёрном тополе» Алексея Черкасова и Полины Москвитиной встречаем массу старых сибирских диалектизмов: «вного» (много), ребенчишка (ребёнок), «чижолый» (тяжёлый), «ишшо» (ещё), «колды» (когда) и т.д. Или фраза одного из героев: «Нишкни!…Пущай хучь сатано подрядит!».
Вон сколько созвучий с украинским языком! Хучь (по-украински «хоч»), «колды» (по-украински «коли»), «робили» (по-украински так же: «робили»), «изробился» (по-украински «виробився») и т.д.
Замкнись уральские и сибирские народные литераторы на региональных особенностях местных говоров, и имели бы мы и уральскую, и сибирскую литературу, или, даже, уральский или сибирский язык. К слову, Фонд Сороса финансировал одно время исследования в области сибирского областничества XIX в., прощупывая почву на предмет гипотетического создания независимой от Москвы сибирской республики. И даже появились недалёкие энтузиасты, занятые выдумыванием особого сибирского языка. В Сети даже имеется русско-сибирский словарь!
Кто-то заметит: но диалектные отличия Урала и Сибири от литературного русского языка не так велики, как отличия украинского от русского. Да, но Урал и Сибирь, в отличие от украинских земель, не знали многовекового иноземного владычества. Но даже сам факт большей степени разности украинского и русского языков ничего не означает. Знатокам немецкого языка известно, насколько пестра картина немецких диалектов, когда баварец не понимает вестфальца и т.д. Немцев спасает Hochdeutsch – литературный немецкий, который понимают все. И это не мешает им чувствовать себя единым народом.
Вряд ли бы отдельная уральская или сибирская литература удовлетворяла нашим культурным потребностям в полной мере. Абсолютизация незначительных отличий от магистрального литературного потока превращает тех, кто это делает, заложниками ситуации. Впредь они вынуждены будут ограничиваться небогатым набором этих отличий, зацикливаться на них, пытаться скудными художественными средствами выстроить импозантное высокохудожественное здание, что невозможно.
Вплетение же региональных особенностей в общелитературный поток лишь добавляет ему пряности, цветистости, яркости, красочности. Происходит литературное взаимообогащение, позволяющее читателю глубже прочувствовать описываемые сцены.
В случае же с украинской литературой – всё наоборот. Пуговица оторвалась от тулупа и пустилась с ним в конкуренцию.
Не имела бы никаких шансов на единоличное развитие новгородская, красноярская или кубанская литература. Лишь в составе единой русской литературы услаждают нас произведения авторов-новгородцев, красноярцев, кубанцев, лаская наш эстетический вкус элементами языковой особости, дающими почувствовать все региональное богатство русского языка.
Белинский был прав, но его не хотели слушать.