Известный польский историк Томаш Ясиньски высказался о притязаниях на Виленщину — так поляки именуют восточную и юго-восточную часть современной Литвы со столицей Вильнюсом, с 1920 до 1939 года принадлежавшая Польше. Информационно-аналитический портал «НьюсБалт» перевёл на русский язык мнение историка.
Тот факт, будет ли Донбасс принадлежать Украине, новому государству, которое возникнет в результате отделения части украинских областей, или Российской Федерации, не должен иметь для Польши большого значения. Нет никакой причины для того, чтобы Польша каким-либо образом влияла на статус Донбасса — это попросту не наше дело.
Виленщину и Донбасс разделяет практически всё, но объединяет их одно. Если бы во время установления их границ жители этих земель могли принимать решение о государственной принадлежности своей отчизны, то обе эти территории не находились бы в границах тех субъектов международного права, в состав которых они входят теперь.
Менее существенным является факт, что Донбасс в культурном и историческом отношении имеет сильные связи с Россией и до момента создания Украинской ССР не имел с Украиной ничего общего, никогда не назывался «Украиной» и никто там о создании какой-либо Украины даже не думал. Украинскими эти земли стали только благодаря большевикам, которые, nota bene, создали первое в истории украинское государство в современном понимании определения «украинский» — то есть не в географическом значении «земли у края».
Украинская народная республика никогда ранее не декларировала намерения провозглашения независимости, но всего лишь автономии в составе России. Только создание Украинской ССР склонило УНР к провозглашению независимости — это был так называемый IV универсал. Украина, как суверенный субъект международного права, никогда не существовала, но Донбасс как территория с постоянным населением, сумел вырасти в чистом поле во времена царской России — без всяких связей с Украиной.
Естественно, в случае с Донбассом исторические права России или Украины теоретически не должны иметь большого значения для поляков. Если бы большевики захотели присоединить его к России, и после распада СССР Донбасс был бы российским, то этот регион вызывал бы такие же эмоции как Воронеж, Кубань или Ростов-на-Дону. Скорее всего, никто на берегах Вислы кроме интересующихся Россией, Украиной или шире — Восточной Европой — не особенно интересовался, где вообще находится этот Донбасс.
Совсем другая история с Вильно, который, к сожалению, официально называется Вильнюс, в том числе, как оказалось, на некоторых дорожных указателях и в самой Польше, притом что вопреки многолетней коммунистической пропаганде для большинства поляков Вильно это Вильно, а никакой не Вильнюс.
Разница между Донбассом и Вильно существует только с польской точки зрения. Однако уникальность и исключительность этой точки зрения для поляков, то есть для нас, является решающим аргументом.
Случай с Виленщиной интересует нас не только теоретически. Без Вильно невозможно представить себе истории Польши. Я не буду приводить здесь лекцию по истории этого края, но суммируя значение Вильно в истории Польши можно сказать, что без многократного повторения этого названия не получится ясно и последовательно изложить историю нашей страны. Без всякого преувеличения можно сказать что все мы «родом из Вильно».
Не вдаваясь глубоко в историю можно хотя бы упомянуть периоды в истории Виленщины после 1939 года – первый советский, первый литовский, второй советский, немецко-литовский, третий советский и, наконец, третий литовский. В результате от славы этого края, который после обретения Польшей независимости после 123 лет разборов выразил желание снова войти в состав польского государства, не осталось почти ничего. Осталась лишь обязанность Польши поднять его с колен.
«Грехи» поляков Виленщины
Сегодня в Литве проживает свыше 200 тысяч поляков, большинство из них живёт на Виленщине. Можно сказать,что это единственная этническая группа, которая является там автохтонной, которая должна быть там хозяином.
Однако польские автохтоны совершили смертельный грех — они никогда не хотели стать литовцами. Они попросту уже давно ими были — в том традиционном значении, как жители бывшего — что важно БЫВШЕГО и уже давно не существующего — Великого княжества литовского. А грех их заключался в том, что они не хотели стать литовцами в новом значении этого термина, не хотели жить в границах чужого государства, но вернуться в пределы Речи Посполитой. Как известно, в довоенном польском Вильно литовцев было 2 — дословно ДВА — процента жителей.
Оставляя в стороне инфантильную с точки зрения исторической правды информацию об оккупации Вильно поляками в межвоенный период, можно со всей убеждённостью сказать, что Вильно литовским никогда не был и не стал им даже после 1939 года, а только после 1945. Что же случилось за эти шесть лет?
Прекрасно известны судьбы польского населения во время советской и немецкой оккупации. Менее известна политика литовцев по отношению к полякам. Её венцом стали десятки тысяч жизней, оборвавшихся на краю коллективных могил вблизи посёлка Понары — массового убийства, совершенного литовцами и немцами в 1941-1944 гг. В сознании современных поляков не сохранилось памяти о пацификации литовскими коллаборационистами польских деревень на Виленщине, а тут есть о чём говорить и писать.
Затем последовал вывоз поляков на запад, на земли, которые коммунистическая пропаганда привыкла называть «вновь обретёнными». На место убитых и выселенных поселили литовцев. Без Советов, без агрессивной политики СССР не было бы никакого литовского Вильнюса. Таким была эта «историческая справедливость», таким было возвращение Вильно Литве. Несмотря на всё это, в 2014 году там проживало свыше 200 тысяч наших братьев. «Народная Польша» по вполне понятным причинам не интересовалась их судьбой. Зато возрождённая Речь Посполитая обязана рассматривать их как приоритет. Тот факт, что современная Литовская республика дискриминирует польское население, никто всерьёз оспаривать не будет. Однако это не вызвало сколь-нибудь широкого резонанса в Польше.
Польские «адвокаты»
Зато эта ситуация пробудила в Польше запасы креативности в оправдании литовской политики дискриминации. Учитывая её размеры и беспардонность, роль адвоката литовцев требует словесной эквилибристики и абсолютного извращения понятий — лишь бы только оправдать действия литовцев в глазах других поляков, лишь бы только на берегах Вислы не особенно отождествляли себя с соотечественниками, живущими на берегах Вилии и Немана.
До сих пор жив стереотип о «советских поляках». Само это определение является не только несправедливым, но и попросту оскорбительным. Польские адвокаты литовцев обвиняют поляков Литвы уже в самой попытке начать игру за обретение автономии во времена поздней эпохи Горбачёва, называя её «предательством по отношению к литовцам». При этом сами они забывают, что народом с самым большим в процентном отношении числом коммунистов в Литовской ССР были как раз литовцы, а с наименьшим — поляки.
Nota bene, любые упреки с целью защитить литовцев в адрес поляков в связях с советской властью подобны брошенному бумерангу, поскольку именно Советам обязаны литовцы своей нынешней столицей и её деполонизацией. Ведь коренные жители города никогда бы на отделение от Польши не согласились и для этого потребовалось их изгнать в рамках так называемой «репатриации».
Так чей же Донбасс?
Если использовать критерий отождествления с каждой кривдой и несправедливостью наравне с кривдами собственного народа, то подобное сочувствие должны вызывать в нас жители Донбасса. И эти земли были вырваны из границ государства, в составе которого они до сих пор находились, не спрашивая мнения местных жителей.
Распад СССР привёл к тому, что жители Донбасса и России стали жить в двух разных государствах, что, тем не менее, не означало прекращения культурных и языковых связей. Этот регион по праву считался традиционно пророссийским, здесь была вотчина Партии регионов, которая выступала за сохранение близких связей с Российской Федерацией.
Могла ли новая Украина, зародившаяся на Майдане, стать для жителей Донбасса тем государством, с которым они могли бы себя идентифицировать?
Выбирая антироссийскую ориентацию, Украина не нашла для Донбасса никакого альтернативного предложения. Наоборот — у него хотели отобрать то, чем он уже владел, прежде всего, возможностью пользоваться русским языком в качестве языка с региональным статусом. Когда в Киеве поняли свою ошибку, было уже слишком поздно.
Люди, поддержавшие в Киеве отмену закона о языке, скорее всего, слишком уверовали в то, что украинцы это, прежде всего, этническая общность, объединённая родством по крови. В связи с этим в украинской историографии украинцами часто считают даже жителей российского Воронежа, Ростова-на-Дону или даже Кубани. В таком ракурсе «украинская этнографическая территория» простирается на восток далеко за политические границы Украины, даже если жители этих земель ничего об этом не знают.
В связи с этими критериями первое, что надлежало сделать, это было дать импульс к украинизации жителей Донбасса во имя реализации великой идеи, которой является «великая Украина». Этот миф, убеждение, что украинизация может принести успех среди «объективных украинцев», настолько мощно столкнулся с реальностью, что ныне Украина стоит на пороге утраты этих земель, хотя вооружённый терроризм в значительной степени поддерживается со стороны России.
Хотя попытки проведения политики украинизации Донбасса напоминают то, что уже давно последовательно проводят литовцы на Виленщине, то, помимо понимания мотивов, которыми руководствуются тамошние сепаратисты, я не вижу поводов к тому, чтобы наша страна формулировала позицию по государственной принадлежности Донбасса. Даже если мы признаем справедливость требований сепаратистов, Польша ни в малейшей степени не должна концентрировать усилия на поддержку какой-либо из сторон.
Такую же позицию следовало бы занять и в случае, если бы стремления сепаратистов были признаны неоправданными и лишёнными оснований. Хорошо бы было, если бы наша страна не обращала внимания на чью-либо правоту или её отсутствие на землях, которые не имеют к нам отношения, и руководствовалась исключительно собственными интересами. А в Донбассе у нас нет никаких интересов. Указатель национальных интересов должен направлять наше внимание на Виленщину.
Не забывать о Вильно
Естественно, Речь Посполитая не оставила Виленщины. В результате деактуализации темы автономии (польские адвокаты литовцев могут вздохнуть с облегчением) роль жертвенного козла приходится играть Вальдемару Томашевскому, лидеру «Избирательной акции поляков Литвы». Хотя ему удаётся затыкать рты критикам, достигая политических успехов, на берегах Вислы против него сложился широкий фронт.
Томашевски, оказавшийся успешным политиком, не мог предвидеть, что поляки в Польше станут его осуждать за то, что он руководствуется в политике не тем, чем руководствуются политики в Польше.
Его смертельным грехом стало сближение с русскими — другим национальным меньшинством в Литве. Он создал с ними общий фронт, благодаря чему он преодолел избирательный порог — а литовцы манипулируют границами округов как хотят — на парламентских выборах, и долгое время принимал участие в руководстве страной, до тех пор пока не осталось никаких путей к соглашению с литовским большинством в вопросе о правах меньшинств.
Благодаря этому, мы ясно видим, что правительство социал-демократов ничего не меняет в отношении к ним, и литуанизация остаётся на повестке дня литовского государства. Томашевски, волею судьбы брошенный в самое горнило борьбы, в условиях теоретически демократического, но на практике проводящего шовинистическую политику литовского государства, сделал для польскости больше, чем вся современная Речь Посполитая. Может как раз успешность и заслуги этого политика стали поводом обливания его помоями?
Поляки в Литве упорно не хотят поддаваться литуанизации и при каждом случае напоминают о своём существовании, что многим дает повод обвинять Томашевского в сталкивании поляков с литовцами. Хотя все концепции польско-литовской унии в XXI веке имеют не больше смысла, чем предложения сербам и хорватам реанимировать Югославию, в Польше до сих пор остаётся популярной идея, что для такого союза с Литвой можно — а иногда даже нужно — закрывать глаза на антипольский литовский шовинизм. Томашевскому удаётся препятствовать такому закрыванию глаз соотечественникам в Польше, что вызывает недовольство мейнстрима польской политики.
Однако наибольший шквал критики Томашевски вызвал после одного громкого инцидента. В годовщину Дня победы СССР над Третьим Рейхом во время торжеств на Антокольском кладбище в Вильно он прикрепил к пиджаку Георгиевскую ленточку, которую в России, Белоруссии и Украине — в основном, в её русскоязычной части — носят во время этого праздника в память о павших советских солдатах.
За это «патриоты» стали вымещать свою злобу на Томашевским, обвиняя его в просоветскости, пророссийскости, ренегатстве и т. д. Я не даю оценки этому поступку Томашевского, поскольку знаю, что таким образом он заигрывал с российским электоратом. А что же ещё ему оставалось делать, если его не поддерживает Речь Посполитая? Самое печальное то, что его тактический ход, имеющий целью снискать симпатию русского электората — рост поддержки на выборах показал, что это верное решение — подвергся сокрушительной критике со стороны «патриотов», которым не по нраву какие-либо реверансы в сторону русских, даже если эти русские — граждане Литвы.
Критики сотрудничества литовских поляков с литовскими русскими приводят такой аргумент: русские в Литве это оккупанты. А кем же были для жителей Вильно литовцы? Ведь не освободителями? Они тоже появились там только после Второй мировой. Томашевски совершил богохульство, поскольку по тактическим причинам заключил союз с одним некоренным народом на Виленщине против ассимиляционных устремлений другого народа. Литовские русские не представляют угрозы для литовских поляков. Однако союз поляков, русских и других национальных групп является угрозой для ассимиляционных поползновений наших соседей.
Не знаю, как воображают себе критикующие Томашевского «патриоты» польскость без Вильно, но создаётся впечатление, что они почувствуют облечение тогда… когда там не останется ни одного коренного поляка.
Каждый поляк и каждая полька, живущие на Виленщине, это наше польское обязательство. Это не вопрос теоретического обоснования, как в случае выяснения роли Вильно для польской истории или объяснения связей Донбасса с Россией. Такие вопросы, как обязательства одних поляков перед другими поляками, настолько просты, что или их на себя берут или от них отмахиваются. В конце концов на этом и основывается патриотизм.
Зато если кто-то призывает поляков с патриотических позиций участвовать в борьбе за украинский Донбасс, говоря при этом, что нужно быть готовым даже умереть за отчизну, то что ещё делают в Польше толпы защитников украинского Донбасса? Если то, что там делается, представляет смертельную угрозу для нашей отчизны, то пусть дадут пример и поедут туда воевать. Если, как они говорят, на Донбассе решаются судьбы Польши, а патриотизм базируется на готовности принести свою жизнь на алтарь отчизны, то надлежит быть последовательным.
Но может быть не стоит бессмысленно рисковать, и вместо альтернативного литовско-украинского патриотизма перейти на собственный — польский?
Именно этого последнего — а не бессмысленной траты наших сил на Донбассе, который никогда не имел с Польшей ничего общего — как раз не хватает Виленщине. Вильно без малейшего сомнения заслуживает того, чтобы не оставаться в стороне от нашего внимания.
Справка «НьюсБалт». Томаш Ясиньски (Tomasz Jasiński), 63 года. Польский историк, сын известного польского медиевиста Казимира Ясиньского, профессор истории и руководитель отдела источниковедения и вспомогательных наук института истории в университете им. Адама Мицкевича в Познани. Выпускник Торуньского университета (1974 г.). Член совета научных обществ Польской академии наук.
В начале 80-х гг. прошлого века возглавлял университетское отделение оппозиционного профсоюза «Солидарность». В своих работах концентрируется, прежде всего, на средневековой истории Центральной Европы, польско-немецких отношениях, истории ордена крестоносцев и нашествии монгольских племен на страны Центральной Европы. К его научным открытиям принадлежит среди прочего обнаружение семейного дома Николая Коперника в Торуни.